Январь 1921 года для большинства из нас тесно связан с многочисленными крестьянскими мятежами по всей территории России, и в частности, в Чувашии. Эти мятежи явились следствием неурожая 1920 года и проведения Советской властью жестокой политики «продразверстки». Но мало кто знает, что в это время произошел мятеж крестьян против Советской власти и в Янгильдино.
Историческая справка
В начале XX века, до октябрьских событий 1917 года территория Чебоксарского района входила в состав Козьмодемьянского и Чебоксарского уездов Казанской губернии. К 1917 году в состав Чебоксарского уезда входили города Чебоксары и Мариинский Посад и 11 волостей: Акулевская, Алымкасинская, Богородская, Воскресенская, Никольская, Покровская, Помарская, Помьяльская, Посадско-Сотниковская, Тогашевская и Чебоксарская. В каждую волость входило примерно 10-15 сельских поселений, располагавшихся в пределах 12 верст (около 13 км) от центра. Волостями управляли старшина и писарь, которых избирал сход старост сельских поселений.
В 1918 году прибавились еще 2 волости – Карамышевская (ныне Козловский район) и Яндашевская (ныне входит в состав г. Новочебоксарска). В это же время было упразднено волостное правление, на смену которому пришли волостные исполнительные комитеты (волисполкомы). Руководство волисполкома состояло, как правило, из председателя и секретаря.
С получением Чувашской автономии произошло дальнейшее укрупнение Чебоксарского уезда, и в его состав вошли еще 5 волостей: Акрамовская, Сюндырская, Татаркасинская, Малокарачкинская и Янгильдинская (первые три из них сейчас относятся к Моргаушскому району).
События, предшествовавшие мятежу
Летом и осенью 1918 года на территории Поволжья шли упорные бои по освобождению Казани (10 сентября), Симбирска (12 сентября), Буинска (14 сентября). Политорганы 1-й и 5-й Конных армий, прошедших с боями по территории Чувашии, создали в чувашских деревнях комитеты бедноты, которые и стали первыми представителями Советской власти на местах. В задачу этих комитетов входило обеспечение Красной Армии продовольствием, для чего члены «комбедов» отбирали у крестьян – в первую очередь зажиточных, «кулаков» – зерно, скот и овес для лошадей. Позже комитеты бедноты вошли в состав сельских советов.
В 1919 году в Янгильдинской волости был образован волостной исполком Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, председателем которого был назначен житель д. Тимер-Сирма Иван Грибоедов, а секретарем – мой отец Александр Лепин. Выбор в назначении был неслучайным: в то время грамотных людей было мало, а мой отец еще до Октябрьской революции получил 7-классное образование в церковно-приходской школе с. Ишаки.
Через два года после этих событий, в июне 1920 года Чебоксарский уезд Казанской губернии был преобразован в Чувашскую автономную область. За это время на местах укрепилась Советская власть, для руководства областью был создан Революционный комитет (Ревком), в котором состояли Д.С. Эльмень (Семенов), Л.М. Лукин, В.А. Алексеев, И.А. Криницкий и Я.П. Соснин.
Положение властей на селе было сложным. Сельское хозяйство было разорено сначала Первой мировой, а затем и Гражданской войной. Для проведения посевных работ не хватало рабочей силы, орудий труда, рабочего скота, семян. Усугубили положение крестьян засуха и неурожай 1920 года. В этом печально известном году в Чувашии был собран самый низкий урожай – всего 23 пуда (3,7 центнера) с гектара. Возникла угроза, что к следующей весне на селе не останется семян для проведения посевной. Поэтому в январе 1921 года по решению местных властей повсеместно в селах и деревнях Чувашии начали создавать семенные фонды. Сбором зерна в семенные фонды занимались «продотряды», что вызвало тревогу и недовольство на селе. Усиливали тревогу крестьян и распространявшиеся слухи о том, что семенной фонд собирают вовсе не для посевной, а для отправки в города на питание рабочим.
На сельских сходах, волостных съездах крестьяне единодушно отказывались выполнять решения председателей сельсоветов, волисполкомов и уполномоченных посевкома. Так, 13 января состоялось общее собрание поселений Синьял–Покровского сельского совета, 14 января состоялся съезд председателей сельсоветов и граждан Алымкасинской волости (с. Толиково), Тогашевской волости (с. Кугеси), Тогашевский волости (с. Абашево). Везде крестьяне отказывались сдавать семена в общественные амбары.
Напряженная ситуация оказалась на руку враждебным силам, настроенным против Советской власти. Ядром этих сил были белогвардейцы, укрывавшиеся в чувашских лесах. Вместе с белогвардейцами в лесах зачастую скрывались и обычные крестьяне, не желавшие вступать в ряды Красной армии.
Совместно с белогвардейцами они совершали разбойные нападения на окрестные села и деревни. В Чебоксарской волости особенно пострадали от таких нападений жители дд. Кшауши, Ырашпуляхи, Шоркино, Малдыкасы и Сятра-Марги.
Учитывая напряженность ситуации, в середине января 1921 года председателем Революционного трибунала Михаилом Сеспелем было принято решение о проведении облавы в Ырашпулыхинских лесах.
События накануне
О событиях 1920-1921 гг. рассказал мне мой отец Александр Андреевич (в те времена просто Лепин Санька), работавший в ту пору секретарем Янгильдинского волисполкома и волею судеб оказавшийся не только очевидцем, но и невольным участником этих событий.
О решении Ревтрибунала провести облаву в Ырашпулыхинских лесах Санька Лепин узнал случайно от своего друга, жителя села Яуши Гаврилы Федорова, работавшего в ту пору специалистом по мобилизационной работе. Санька знал, что в этих лесах скрываются трое жителей его родной деревни Чиганары. Понимая, что в случае их поимки им не миновать смерти (ведь для советской власти они были дезертирами), он собрал их родственников и сообщил о готовящейся облаве. Предупрежденные родственники связались со скрывавшимися в лесу, и на следующий день все трое «дезертиров» вернулись домой, а еще через день – в составе 15-ти мужчин призывного возраста явились на призывной пункт в Янгильдинском волисполкоме.
А между тем сбор зерна в семенные фонды продолжался. Чтобы не возникало путаницы, крестьяне ссыпали семена зерновых и овса в свои мешки, на которых химическим карандашом указывались: фамилия владельца мешка, название и вес семян. В д. Чиганары, со слов моего отца, мешки с семенами хранились: по ул. Советской (Çĕнĕ урамĕ) – у Ивана Максимова, по ул. Кивĕ урамĕ – у Александра Кожевникова, по ул. Анатри урамĕ – у Григория Кожевникова, по ул. Тури урамĕ – у Гаврилы Федорова. В ночное время амбары с семенным фондом охранялись. Работу охранников проверяли староста и члены комитета бедноты.
Не везде сбор семенного фонда проходил так гладко. В других волостях народные волнения начались уже со второй половины января. Как отмечает Е.В. Касимов в своем сборнике «Крестьянское восстание 1921 года в Чувашии» (с. 58), «… в Акулевской волости Чебоксарского уезда возникло крестьянское волнение, сопровождавшееся в начале некоторыми политическими эксцессами по отношению к семенной политике и самосудом крестьянской толпы над местным коммунистом (председателем ячейки РКП села Шоршелы) 16 января с.г., которое впоследствии перешло в формальное политическое восстание крестьян и охватило соседние волости: Алымкасинскую, Посадско-Сотниковскую, Воскресенскую и др.».
В связи с происходящими событиями Ревком во главе с Д.С. Эльменем 19 января ввел военно-осадное положение в городе Чебоксары и Чебоксарском уезде.
26 января 1921 года в селе Янгильдино казалось бы ничего не предвещало грядущей «бури». Ближе к вечеру Санька уже собирался закрывать контору волисполкома, как в нее вошел председатель Грибоедов в сопровождении кучера (конюха). «Санька, завтра конюх будет занят, заехать за тобой не сможет. Даю тебе выходной, отдыхай». В последующем мой отец не раз размышлял, было ли это случайностью или его сознательно хотели оградить от надвигавшихся событий?
До дома Саньку повез конюх на волисполкомовской подводе. Не успели они выехать из села, им навстречу едет продовольственный отряд на трех подводах. «А, Санька! Завтра утром к 7 часам будь на работе, ты нам нужен. Мы собираемся в Ишлеи изымать семена для семенного фонда, нам нужен список местных кулаков и торговцев», – велел отцу начальник продотряда. Это противоречило указанию председателя волисполкома, но ослушаться начальника продотряда было рискованно. Знал бы Санька тогда – в какой переплет ему суждено попасть!
Как все начиналось
Утром 27 января к 7 часам Санька Лепин прибыл в Янгильдино на подводе своего отца. Красноармейцы завтракали и собирались в дорогу. Санька передал список кулаков начальнику продотряда и собирался возвращаться домой. Один из красноармейцев приболел, его оставили в конторе. Оружия не хватало, поэтому с учетом серьезного положения в других волостях больному продотрядовцу для самозащиты оставили гранату.
Удивительно, но все эти нюансы – казалось бы, «мелочи» – сыграли в развитии дальнейших событий существенную роль.
Продотряд тронулся в путь, в сторону с. Ишлеи. Санька тоже собирался вернуться домой. Только вышел из конторы – во двор исполкома въезжают 4 подводы с крестьянами, вооруженными вилами, косами и рычагами. Мужики, подойдя к конторе, молча закурили, словно ожидая чего-то или кого-то.
Следом за ними во двор въехала подвода с людьми в белых полушубках, больше похожими на военных. Санька сразу узнал кучера – это был их конюх. Все пять человек сошли с подводы, и среди незнакомцев, вооруженных револьверами и саблями, Санька увидел знакомое лицо – председателя волисполкома Грибоедова.
Увидев своего секретаря, Грибоедов удивился и спросил, почему он вышел на работу. Санька объяснил, что приехал по указанию начальника продотряда.
Старший из военных (отец назвал его «Хромой») послал за попом. Привели попа – бледного и трясущегося от страха, в руках у него была икона. Икону внесли в контору и повесили на стену, а революционные плакаты сорвали со стен и сожгли.
«Хромой» ругался и требовал от Грибоедова, чтобы он быстрее собрал людей у церкви. В какой-то момент «Хромой» даже замахнулся на него палкой, на что Грибоедов отреагировал очень твердо – отобрал у него палку и сказал: «Попробуй тронь – живым не уйдешь!».
Санька понимал, что нужно бежать. Он подошел к своей лошади, отвязал ее и хотел уже уехать. Но его остановили и завели в контору, где сидел больной красноармеец. У двери в контору поставили часового с рычагом. Организаторы мятежа были заняты сбором людей, им было не до них.
Нужно было спасаться. Красноармеец предложил напугать часового гранатой и сбежать на отцовской подводе за помощью в Ишлеи. Так они и сделали. Граната оказалась хорошим аргументом для часового – он с легкостью отдал свой рычаг, и они затолкали его вместо себя, заперев снаружи. В происходящей суматохе им удалось незамеченными добраться до подводы.
Однако, когда подвода понеслась к воротам, мятежники заметили их: но и в этот раз помогла граната – красноармеец пригрозил ею мятежникам. Замерев от страха, они позволили беглецам выехать за ворота.
Оправившись от шока, мятежники сообразили, что ненужных свидетелей отпускать нельзя, и отправились за беглецами в погоню на четырех подводах. Две подводы отстали от погони еще на середине пути от Янгильдино до Ишлей. Еще две повозки продолжили погоню вплоть до поворота на шоссе «Чебоксары – Вурнары». Преследователи угрожали беглецам пистолетом, но применить оружие не решились – звуки выстрелов могли привлечь продотрядовцев, а это не входило в планы мятежников.
На дороге в сторону Вурнар они и расстались: красноармеец пошел к своим в Ишлеи, а мой отец что есть силы побежал домой в д. Чиганары. Добравшись до дома, Санька рассказал о случившемся отцу и матери и стал раздумывать, где бы укрыться от мятежников. Укрыться в лесу было невозможно – на дворе зима, кругом сугробы, пришлось спрятаться на сеновале. Подозрения отца подтвердились: скоро к их дому подъехал конюх на волисполкомовских санях. Сказал, что ищет Саньку, его в волисполком вызывают. Родители не поверили ему, ответили, что его нет дома, он куда-то ушел.
Еще через час приехала одна подвода, но уже с двумя вооруженными красноармейцами. Санька не видел, что творится во дворе, и не слышал, как солдаты его разыскивают, поэтому выйти побоялся. Выдала его собака – она подбежала к сеновалу и сквозь сено с лаем стала пробираться к нему. Тогда красноармейцы пригрозили отцу Саньки, что если сын добровольно не выйдет к ним, то они подожгут сеновал. Тут уже дед сам стал громко звать сына и просить выйти. Ему пришлось выйти, красноармейцы усадили его на подводу и повезли в Янгильдино.
Там насмерть перепуганный Санька предстал перед членами Ревтрибунала как очевидец и участник событий.
На тот момент Янгильдинский мятеж уже был подавлен. Больной красноармеец прибыл к «своим» и рассказал о начале мятежа, продотряд поспешил в Янгильдино, отправив одного красноармейца в Чебоксары за подмогой. По прибытии в Янгильдино продотряд поставил часовых на въезде и выезде из села, а затем, используя преимущество в вооружении, арестовал мятежников и освободил здание волисполкома. В числе арестованных был и Грибоедов. Для проведения следствия мятежников заперли неподалеку – в амбарах мельницы.
Тут подоспел и карательный отряд из Чебоксар численностью примерно 40 человек. Всех задержанных допрашивал военно-полевой суд Ревтрибунала из числа прибывшего карательного отряда. Предварительно члены Ревтрибунала опросили непосредственных участников событий – членов продотряда.
Все это рассказал моему отцу начальник продотряда, посетовав: «Чего ты, Санька, решил скрыться? Бегство не помогло бы, мятежники разыскали бы тебя и убили».
В конторе волисполкома стояли шум и суета. Поэтому было принято решение проводить допросы мятежников не здесь, а в доме мельника.
Следствие над мятежником
Разместившись в доме мельника, приступили к допросу.
Первым вызвали моего отца, чтобы определить, замешан он в мятеже или нет. Отец рассказал, как утром в Янгильдино прибыли мятежники на 4-х подводах и что произошло дальше. Пригласили больного красноармейца, и он подтвердил правдивость слов моего отца, что полностью сняло с него подозрения в причастности к мятежу. Как говорится: не было бы счастья, да несчастье помогло. Показания случайно оставшегося в конторе больного продотрядовца спасли моему отцу жизнь!
Поскольку писаря трибунала на тот момент не было, моего отца посадили за стол и велели оформлять протоколы допросов. Следующим на допрос вызвали Грибоедова. Он сообщил, что рано утром к его дому подъехал конюх на волисполкомовских санях с четырьмя неизвестными ему людьми в военной форме. Старший из них показал Грибоедову листовку, в которой было воззвание присоединиться к мятежу за восстановление в волости старого режима. Все четверо под угрозой оружия потребовали, чтобы он собрал народ для присоединения к повстанцам в других волостях. Он вынужден был собрать группу из числа жителей д. Тимер-Сирма, где сам проживал. Листовку он сохранил и предъявил ее военно-полевому суду.
На вопрос членов суда, не сам ли он напечатал эти листовки, Грибоедов ответил, что он малограмотный, написать воззвание не смог бы, к тому же не умеет печатать на машинке. Мой отец попросил у следователя листок и сразу определил, что бумага не конторская, и шрифт также не соответствует их печатной машинке. Проверка конторской пишущей машинки подтвердила это.
На допросе конюх сообщил, что воззва-ние получил от 4-х незнакомцев, которых в течение 3 дней содержал у себя дома. Это воззвание было составлено организаторами мятежа в с. Акулево. Воззвание планировалось размножить среди крестьян. Однако распространить листовки не смогли. Даже по набату церкви в с. Янгильдино народ около волисполкома не собрался.
В сборнике Е.В. Касимова «Крестьянское восстание 1921 года в Чувашии» приводятся строки из доклада начальника отделения уездно-городской милиции К.М. Кожина о тех событиях: «27 января в Янгильдинском волсовете восставшей бандой были разогнаны члены волисполкома и после этого в волисполкоме повешена икона. Каких-либо побоев партийным работникам нанесено не было. Виновные в этом арестованы».
Приговор полевого суда
Допросы задержанных велись непрерывно с 27 по 30 января. В то время приговор для организаторов и участников мятежа был суровым – расстрел.
Как значится в архивах, по приговору полевого суда «за принятие участия в восстании» к расстрелу были приговорены 14 жителей Янгильдинской волости, в том числе 9 человек из д. Тимер-Сирма, 3 – с. Янгильдино, 1 – д. Сархорн и 1 – д. Вурмой, в приговоре значится «за укрывательство агитатора». Возможно, это и конюх Янгильдинского вол-исполкома. Также к расстрелу были приговорены и четверо бывших белогвардейцев, организовавших мятеж. Имена их остались неизвестны (во время допросов своих имен они не называли).
Приговор был приведен в исполнение 30-31 января. Все они похоронены на окраине Янгильдинского кладбища в общей могиле.
Спустя 2 месяца после этих трагических событий в апреле 1921 года жители д. Тимой-Сирма (члены семей расстрелянных) обратились в облисполком Чувашской АО о разрешении на перезахоронение тел на кладбище в гробах и с крестом. Однако в этом обращении – как и в числе других подобных обращений – им было отказано. В распоряжении Чувашского облисполкома от 18 апреля 1921 года сказано: «…В случае изъявления семействами расстрелянных желания на постановку на могилах последних крестов таковые не разрешать и не производить духовной процессии отпевания».
Эпилог
С тех трагических событий прошло 96 лет. Лишь сиротливый холм на окраине кладбища напоминает о них. Очевидцев уже нет в живых, архивных документов очень мало. Время не смогло примирить «красных» и «белых», мятежников и карателей. Поэтому братская могила так и стоит без памятника и списка безвинно погибших односельчан.
АНАТОЛИЙ ЛЕПИН, ЧИГАНАРЫ
